Виктория Токарева - О любви и не только… (сборник)
Лето выдалось жаркое.
Уехать из Москвы было нельзя. Шли съемки.
День был наполнен и переполнен: уроки вокала, уроки танца, спортивный зал, тренажеры, диета.
К концу дня Анжела выматывалась, как лошадь на бегах. С нее сходило три пота.
Москва оплывала от жары.
– А почему бы нам не купить дачу? – спросил однажды Николай.
– У тебя есть дача, – напомнила Анжела.
– У меня есть, а у нас нет.
Николай дал задание связаться с риелторами, но риелторы не понадобились.
Лучший друг Николая разорился и, чтобы спасти бизнес, продавал свою дачу. Просил недорого – всего миллион. Столько и вложил. Продавал по себестоимости, без навара. Торопился.
Николай долго не раздумывал и недолго тоже не раздумывал. Он хорошо знал эту дачу, она была ему по душе.
Оформил на Анжелу. В случае развода с женой эта дача не должна фигурировать как собственность Николая. Он вывел дачу из-под наследства. Поехали смотреть новое имение.
Анжела увидела зеленый деревянный забор, зеленые с белым ворота, и ей показалось, что она здесь уже жила.
Открыли ворота. В глубине стоял дом, скрытый зеленью. Куст жасмина скрывал от глаз крыльцо. Этот куст тоже показался родным, как близкий родственник.
Анжела поняла, что приехала на СВОЕ место.
Дачу оставили вместе с мебелью и посудой. Анжела хотела другую мебель, не такую авангардную, но хозяин сказал, что ему некуда ее девать. Не выкидывать же. Оставили как есть.
Наташка-алкашка тут же переехала на дачу. Развела натуральное хозяйство.
В загоне, двигая носами, сидели кролики. По траве бродили несколько кур и коза. Коза была молодая и чистенькая. Анжела повесила ей на шею маленький колокольчик.
В Наташкины планы входило развести сад и огород. Работа на земле была привычной для нее. Наташка как будто не выезжала из Мартыновки. В жизни вроде бы все изменилось, но ничего не изменилось. Та же земля, только хуже. Глина. Соседи – скучные люди в отличие от Мартыновки. Не пьют, песен не горланят. Сидят за заборами и смотрят телевизор. Зато не надо уголь покупать, корячиться с печным отоплением.
Из Мартыновки хлынули гости, дом превратился в проходной двор. Но Анжела не возражала. Мать не выносила скуки, ей нужно было общение.
Наташка продолжала пить, но не каждый день, как раньше, а короткими запоями. Три дня на запой, три дня – на выход и три недели перерыв. Врачи называли – ремиссия.
Ремиссия в три недели – это можно только мечтать. Окончательного выздоровления врачи не обещали и кодировать тоже не советовали.
Кодирование – это внедрение в святая святых. Личность меняется, и часто не в лучшую сторону. Пусть Наташка остается такой, как есть: работящей, веселой и доброй. Это лучше, чем трезвой, мрачной и жадной.
Были мысли позвать сюда Ваську. Работали бы вместе, семейной парой.
Ваське эта идея не нравилась. Он не хотел за забор, как в тюрьму. Но было ясно, что выбора у него нет. И Наташка ждала, когда ее бывший муж дозреет, как зеленый помидор.
* * *Елена позавтракала и отправилась в парикмахерскую. Последние пять лет она ходила в один и тот же модный салон на Арбате.
У нее была постоянная парикмахерша Таня, которая встречала Елену как родную. Она мыла волосы шелковыми шампунями, потом лечила их, чем-то сдабривала, втирала в кожу головы какие-то смеси. Потом шло мелирование, стрижка и укладка. Далее Елену отводили в соседний кабинет, к массажисту-корейцу. Массажист нажимал на точки, ставил вакуумную банку. После таких манипуляций у Елены открывались глаза, как будто она просыпалась и видела окружающее новым, улучшенным зрением. Пробивалась дополнительная энергия. Хотелось жить и куда-то устремляться.
В последний раз кореец оказался занят, к нему была очередь из двух человек. Таня усадила Елену на стул и ласково представила:
– Это Леночка Гуськова. Жена банкира Гуськова.
– У банкира Гуськова другая жена, – заметила рыжая лахудра, молодая и холеная.
Парикмахерша Таня сделала вид, что не услышала, тихо убралась.
Елена села на стул и решила не отвечать. Сидела и думала: неужели людям нравится хамить прямо в лицо? Хотя некоторым нравится. Не хватает адреналинчика. А когда нахамишь, в кровь поступает доза, как инъекция.
Елена влезла в сумку, достала паспорт, открыла на нужной странице.
Сунула лахудре под нос.
– Вот, – сказала Елена. – Здесь обозначено, что Гуськов мой муж. Законный. А кого он ебет, это меня не касается.
Елена бросила паспорт обратно в сумку, но сидеть возле лахудры больше не могла. Она встала и пошла к выходу.
На улице стоял мороз.
Шофер Сергей сидел в серебристом джипе и читал «Аргументы и факты». По его расчетам, хозяйка должна была выйти через полтора часа. Но Елена появилась раньше времени. Вся в слезах.
Сергей вышел из машины, открыл ей дверь. Елена села на заднее сиденье, забилась в угол и затихла.
– Домой? – спросил Сергей.
Елена не ответила.
Сергей сел за руль и тронул машину. Обычно после парикмахерской они заезжали в магазин «Эскада». Елена любила прикупить что-нибудь новенькое: кофточку или брючки, или то и другое. Потом шел магазин «Стокманн». Там покупалась рыба – тунец, которая одновременно являлась мясом, что-то вроде китового мяса, которое одновременно – рыба. Но сейчас ни рыба, ни мясо ее не интересовали. Она сидела в углу и плакала.
Сергей поехал домой.
У подъезда он помог Елене Михайловне сойти. Потом раскрыл багажник, вытащил люстру, купленную сегодня утром по дороге в парикмахерскую.
Сергей взвалил коробку на плечо.
Елена давно хотела такую люстру – сочетание хрусталя и круглого абажура. Сочетание тридцатых годов и шестидесятых.
Такой абажур висит низко и дает ровный свет над столом. Так и видится: за большим круглым столом – полная семья, три поколения: дедушки-бабушки, дети, внуки.
Абажур есть, стол есть и три поколения тоже есть, но все врозь и никогда не собираются вместе.
Елена будет сидеть за столом одна-одинешенька, в крайнем случае пригласит подругу, тоже брошенку. Будут выпивать и делать вид, что все хорошо. А ничего хорошего.
Елена в глубине души ждала, что Николай вернется. Но время шло. Их жизни разъезжались, как льдины в океане, и расстояние становилось все шире. Уже не перепрыгнешь. И посторонние люди знают. Это самое обидное.
Мало ли что творится внутри семьи, главное – сохранить лицо. А то, что произошло в парикмахерской, – это потеря лица. Вернее, это лицо, в которое плюнули.
Есть старинная песня: «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят…» Люди жестоки, как звери. Знакомая врач рассказывала, что они подсаживали больных норок в клетки к здоровым. Это нужно было для опыта. Здоровые накидывались на больного зверька и добивали. А люди… У них те же инстинкты.
